Огонь
По тротуарам моих вен
Бредёт прохожий торопливый -
Огонь, и от сосудов-стен
Моих высоток неуютно,
Безлюдно в городе моём.
Почувствуй ветер - вдох попутный.
Давай на магистраль рванём -
В мою аорту, ближе к сердцу -
На оживлённое кольцо,
Отсчитывая килогерцы
И скорость чувствуя лицом,
Разрезанным от всех осколков,
Врывающимся в темноту.
И ты, огонь, безумным волком
Лови с небес мою звезду
Своею ненасытной пастью,
Чтоб стало горячо в крови –
Как пищу для беды и страсти,
Для ненависти и любви.
А утром город мой остынет,
Размытый проливным дождём,
Огонь опять меня покинет,
Нам с ним так трудно ладить днём.
Я каждого его прихода
Жду, задыхаясь на ветру,
И верю в вечную свободу,
Когда однажды с ним умру.
дорожною пылью
А кому-то ползти и нести своё тело, как ношу,
Одному - надрывать свою душу, рвать нервы и кожу,
А другому - меняя, врастать в свои новые лица.
Кто достоин звезды, а кто только забвенья достоин?
Ты уверен, что время расставит акценты, как надо?
Под гранитной плитой прячет вечно кровавые латы
Для одних - оккупант, для других - их защитник и воин.
И для смерти не важно, ты верующий иль безбожник -
У неё навсегда для живых неизменны каноны.
Это жизнь в сотый раз перепишет портреты, иконы -
И кого-то возвысит, кого-то растопчет художник.
Только в детстве у зла и добра знаешь грани и меру
И не спутаешь чёрное с белым, а белое с чёрным.
А с годами тебе уже многое кажется спорным
И весь мир предстаёт почему-то бесцветным и серым.
И не важно, не важно, какими мы всё-таки были,
Что от счастья грустили, улыбкою прятали горе...
Как песчинки легко затеряемся в призрачном море,
Как былинки останемся с тихой дорожною пылью.
Моё поколение
Политических дрязг, перемен и упадка.
Пережив перестройку и путч – лихолетье,
Мы надеялись, всё у нас будет в порядке.
Но в Чеченской войне погибали солдаты:
Одноклассники, мальчики наши и братья.
Облачиться хотелось ровесницам в латы
И забросить на дальнюю полку все платья.
Восхищались Америкой: яркой, свободной,
Полюбили Шварценеггера, джинсы, хот-доги,
Так устав от дефолта и жизни голодной
И поверив рекламе, где люди, как боги.
Нас назвали пустым поколением «Пепси»
Поколеньем большого мобильного пальца.
Наши мамы любили Маккартни и Пресли,
Ну а мы поклонялись гламуру и глянцу.
Мы искали друг друга в сетях Интернета:
В «Одноклассниках» и «Моём мире», «Вконтакте»,
Отправляли друзьям смайлы, "чмоки", "преведы",
Столько слов сочинили в игре и азарте!
Мы донельзя наш русский язык упрощали,
Как в свой век Золотой упрощал его Пушкин
И, общаясь друг с другом, на слух мы писали,
Все законы грамматики смело нарушив.
И любили легко, без претензий, гарантий
И не ставили в паспорте лишнего штампа,
Чтоб на мелочи времени даром не тратить,
Верить в долгое чувство и светлое завтра.
Мы искали себя в разных объединеньях
И встречались на форумах, сайтах и в блогах,
Как в Серебряном веке - кружки и теченья
И свои Гумилёвы, Есенины, Блоки.
Мы не знаем причуд двадцать первого века.
Мир, война, конец света, второе рожденье?
Что же ждёт современного человека
И моё потерявшееся поколенье?
О чём шепчет Море
На волнах баюкая, как в колыбели?
О том, что есть где-то метели,
Морозы за тридцать - в продрогшую душу?
И слушать бы, слушать
Во сне и в постели!
О чём злится Море,
Срываясь на берег, давясь песком, галькой
И криком беспомощной чайки
Скорбя о потерях, далёких и свежих,
И шёпотом нежным:
"Как жалко! Как жалко!"
О чём плачет Море,
Умея всегда подбирать себе краски?
О том, что не скроешь под маской
Всю горечь и соль нашей сути глубокой?
Печальный, далёкий
Мой Каспий, мой Каспий!
Во что верит Море,
Когда тихо бьётся и дышит под сетью
И харкает чёрною нефтью?
Во сне мне хрипит: "Мою боль не измерить!"
Во что ему верить?
В бессмертье?
В бессмертье...
Ах, милый, увези меня в Париж!
Его увидев, умереть не страшно,
Сорвавшиь птицей с Эйфелевой башни.
Ты только мой предсмертный плач услышь,
Останови дрожащий силуэт,
Исчезнувший навек за горизонтом,
С загадочной улыбкою Джоконды,
Чарующей тебя так много лет.
Не бойся, попади со мною в плен
Его этюдов в тихом поднебесье,
Почувствуй, как душа твоя воскреснет
И с ней - счастливый, плачущий Шопен.
Узнай среди летящих облаков
Всех сгинувших: безвестных и великих,
Меня - безглавой, но крылатой Никой,
Отдавшей всё за счастье и любовь,
За терпкое вино и за духи,
За долгие прогулки, разговоры
И за Париж - придуманный мой город,
Читавший по ночам мои стихи.
Мне до утра опять в мечтах кружить:
Гулять с тобой по нашему Монмартру
И улыбаться призрачному Сартру,
И соглашаться с ним, что надо жить.
Ты скрипка. Акварельное
И в нежных изящных изгибах -
Музыка
Возвышенно-целомудренна.
Струнами
Дрожат твои пальцы юные,
И солнцем
Улыбка-мелодия льётся.
Воздушна,
К проблемам земным равнодушна,
Прохожим -
Никто дотянуться не сможет
До неба
В глазах твоих, белого снега
Локонов
В смычке летящем. И в ломаных
Линиях
Ты скрипкой поёшь счастливою -
Сквозь слёзы
Взволнованного виртуоза-
Гения,
Застывшего на мгновение.
Джокер
Но неожиданно выпал джокер:
Не шут весёлый, - печальный Пьеро,
Любивший сцену, женщин и покер.
- С трефовою горечью мудреца,
С червонною правдой творцов великих
Ты будешь жить с колпаком в бубенцах,
Бросая в толпу насмешек пики,
На пике славы прервётся мотив...
Он жил смеясь и с улыбкой умер.
Но, то пророчество перехитрив,
Бессмертным стал его горький юмор.
Исповедь гитары
Делить с ним раны,
Когда он брал меня в руки.
Летели звуки
Из бездны туманной,
Из лавы вулкана,
И не было большей муки -
Дрожать в аккордах
И ритм аорты
Чувствовать каждой струною
И тишиною
Огромного зала,
Где всем я казалась
Подругой его, женою.
Рождались песни
Костра и леса
В его ладах и ладонях -
И мчались кони,
И падали звёзды,
И плакали вёсны
На небе, в горах и кронах,
В последнем вздохе
Его эпохи
Такой возвышенно-плотской,
В стихах-набросках,
В неспетых мотивах,
В бесценных архивах,
Где я с тобой, мой Высоцкий.
Монолог пули
Но прославиться, поверь мне, на века.
Ведь поэты - глубоко в свинцовой памяти -
Умирают, не дожив до сорока.
Мои сёстры, изумительно отлитые,
Будут ждать, когда настанет их черёд,
Чтобы с песней поминальной и молитвою
Устремиться в свой единственный полёт.
Вы загадочные и непостижимые -
Перед смертью не почувствуете страх -
Беспокойные, болезненно-ранимые
И похожие для нас на певчих птах.
Не спасёт тебя любимое оружие
И взметнётся пулей в синеву небес.
Светлый,
солнечный,
святой!
Ты слышишь, нужно так:
Чтоб не Пушкин был убийцей, а Дантес.
Не писать бы никогда стихов отчаянных,
Не пылать тебе, не плакать болью слов...
Но увидеть, как с улыбкою печальною
Принял пулю сердцем белый Гумилёв.
И не ведать бы тебе о чёрной подлости,
И не видеть страшных лиц своих врагов...
По-тальковски быть с народом сердцем,
голосом,
Не дойдя до сцены несколько шагов.
Ты поверь, мой славный, сколько сокровенного
Вековые пули бережно хранят:
Так распяты все поэты убиенные,
Как Христос когда-то тоже был распят.
И когда я прилечу к тебе из вечности,
Улыбнёшься, что земной закончен срок.
Об одном молю: расплавь меня сердечностью
Своих самых жарких,
ярких,
горьких строк!
Счастье
В каждом хрустальном звоне бокалов.
Розою алой, замёрзшей в снегу.
Горечью губ со вкусом полыни.
Жаром пустыни в сердце уставшем.
Музыкой, ставшей спасеньем души.
Страстным желанием жить - через страх.
Светом в глазах, потухших от мрака.
Гранью между "смеяться" и "плакать".
Вспышкой между рожденьем и смертью.
Поверьте в счастье своё, поверьте!
Баллада о Волчице. Лирическая
В охотников она вселяла чудовищный страх,
Ведь даже меткие пули её не брали.
Огонь вражды и злобы пылал в ледяных глазах,
А тело и сердце были из прочной стали.
И с каждым выстрелом она становилась сильней,
Всей пастью пули, как мяса куски, хватая.
Но вряд ли кто-то знал и видел созданье нежней,
Когда жила рядом с ней её волчья стая.
Она родилась, а в лесу таял мартовский снег,
И солнце волчат, как добрая мать, ласкало.
Она не знала тогда, что первый серьёзный бег –
Потеря близких и взрослой жизни начало.
Вожак и предок погиб в междоусобной войне,
Спасая стаю, сцепившись с тремя волками,
И альфа-волчица как будто бежала во сне,
Навек на землю упав, кровью истекая…
Она после этого видела несколько войн,
И все погибшие жили в ней, как осколки.
А ночью звучал её нескончаемый вой
С мечтой о верном, о вечно любимом волке.
И он нашёл её, услышав за несколько вёрст, -
Красивый, сильный и умный охотник-воин,
Влюблённый в ночную жизнь и в небо манящих звёзд –
Одной и той же, по-видимому, с ней крови.
Он жил не по волчьим законам, свои законы
Он придумал как способ выжить вдали от стай.
И однажды затравленный, устав от погони,
Он охотнику взглядом сказал: «Ну же, стреляй!»
Раздался выстрел, и жалобно взвыла волчица,
Оставшись снова одна, но отныне – вдовой,
Кругами по лесу летела, как будто птица,
А кто-то кричал: «Возьмите волчицу живой!»
Но в том и мистика, что пули летели мимо,
А волчица летела кубарем под обрыв.
И в это мгновенье казалось ей, что любимый
Ведёт её снова, он с ней навсегда, он жив.
А утром, проснувшись с царапинами на лапах,
Она поняла, что не ранена, что жива.
Впервые от боли душевной тихо заплакав,
Она уткнулась в траву, и дрожала трава.
Черствело сердце, и шерсть превращалась в иголки,
Волчица сильней становилась в тысячи раз,
Как будто в ней воскресали убитые волки,
Молили её: «Убей, отомсти за всех нас!»
Охотники раньше подобных монстров не знали –
Таких совершенных, таких бессмертных убийц.
Ведь пули обратно в охотников прилетали.
И мёртвые, они перед ней падали ниц…
Но был среди них один, что сбивал её с толку:
В неё он не целился, не стрелял никогда.
Странный охотник с душою и запахом волка –
Её спасение, счастье её и беда.
Она до конца не могла смириться с потерей,
Сон принимала за явь, а реальность - за сон,
До самой смерти хотелось надеяться, верить,
Что волк её в тело охотника заключён.
И он заманил её нежным словом и лаской,
И ясными звёздами в волчьих своих глазах…
Но всё же печально закончилась эта сказка:
От счастья она умерла на его руках.
И мы с тобой знаем, что всё это было с нами.
Как голос предков, мы слышим сквозь много веков:
«Давай с тобою всегда оставаться волками
И верить в светлую вечную нашу любовь!»