В зимней сказке
Люблю на лыжах я кататься
В вечерний час среди холмов.
Люблю в тиши уединяться
Объятых сумраком лесов.
Я в этот час, восторга полный,
Любуюсь сказкой: на холмах
Мороз сковал сугробов волны,
На верхних дремлющих ветвях
Улёгся снег ковром пушистым,
Блестит в безмолвии луна,
И светом ярким серебристым
Вся ширь полей озарена.
Вблизи видны огни деревни,
Из труб печных струится дым,
Поодаль свод церквушки древней
Усыпан снегом голубым.
Невдалеке – стога соломы,
Меж ними кружит санный след,
У леса дуб стоит, знакомый
Уже мне много-много лет.
Стоит могучим великаном.
Не спит, любуется со мной
Огромным звёздным океаном
И ослепительной луной.
1982 г.
* * *
Май. Река. Лесок зелёный
Возле берега стоит.
Воздух – жаркий, раскалённый.
Солнце целый день палит.
Деревенские мальчишки,
Крепко за руки держась,
С небольшой дощатой вышки
В воду прыгают, смеясь.
Появился странный дядя.
«Я, – кричит, – был моряком!»
Влез, шагнул, на край не глядя,
Полетел – и животом…
Он был грузный, очень полный.
Чайки взмыли вдалеке.
Дядя? Вынырнул, а волны
Разошлись по всей реке.
Моему конец рассказу?
Нет, узнал от детворы,
Что ныряльщик им ни разу
Не встречался с той поры.
Возмездие
Совсем покрылась плотной тиной
Поверхность мелкого пруда.
Мальчишка, вымазавшись глиной,
Снуёт уж час туда-сюда.
Смеясь, гоняет стаю уток.
Наверно, было б долго так,
Но тут за ним, совсем без шуток,
Огромный бросился гусак.
Шалун почувствовал волненье.
Потрогав нервно свой вихор,
Споткнувшись, он в одно мгновенье
Залез проворно на забор.
Залез, уселся, отдышался.
С волненьем справившись потом,
Проказник громко рассмеялся,
Поскольку был над гусаком.
Дразня врага, стал лаять, квакать.
Вдруг Петька замер, скис, обмяк.
Он был почти готов заплакать,
Ведь гусь терзал его башмак.
Этюд
Стоит в тиши предзимний лес, уже снежком покрытый.
К полям меж редких ёлочек лосиный след идёт.
У сосен – маленький овраг, немножечко размытый
Дождями в октябре. Блестит на лужах тонкий лёд.
Вблизи поваленных берёз лежит топор забытый.
Дымок от тусклого костра по просеке ползёт.
Другу детства
Август. Небо. Млечный блещет.
Над рекой горит луна.
В полусне о берег плещет
Чуть заметная волна.
У сосны большой, высокой
Клён стоит. Он молчалив.
Остров лентою широкой
Пересёк ночной залив.
Серебрятся ив верхушки.
Гладь сверкает. Вдалеке,
У камней, блестят ракушки
На искрящемся песке.
Рядом отмель. Там стеною
Гладь закрыл густой камыш.
Всё объято тишиною…
Да, мой друг, ночной порою,
Как и днём, красив Иртыш!
Мозаика любви
Мерцанье звёзд. Приятный шёпот.
Вблизи дыханье. Чудный лик.
Обман улыбки. Первый ропот.
И расставанья грустный миг.
Весна в душе. Признанья розы.
Слепая ревность. Бурный гнев.
Сомненья сердца. Счастья слёзы.
И в горе жалобный напев.
Большая радость. Жажда встречи.
Блаженство ласки. Всплеск мечты.
Обиды холод. Нежность речи.
И бег от жуткой пустоты.
Безумный шаг. Ночные грёзы.
Тяжёлый вздох. Притворный смех.
Печаль разлуки. Глупость позы.
И верность, тронувшая всех.
Огонь в глазах. Страстей потоки.
Желаний пепел. Лёд ума.
Священный зов. Во всём упрёки.
И в чувствах долгая зима.
Весёлый взгляд. Бессилье злобы.
Надрывный крик. Отмщенья кровь.
Минута страсти высшей пробы.
И это всё таит любовь.
На родине
Тропинка в тихой роще вьётся
К могиле матери моей,
Сейчас рука моя коснётся
Оградки около ветвей.
«Ну, здравствуй, мама!» – у могилы,
Открыв калитку, молвил я,
И взгляд её с портрета милый
Коснулся, чувствую, меня.
Осевший холмик, вижу, дышит.
Вдруг – голос! Рядом, под землёй.
Моя душа невольно слышит:
«Сыночек, здравствуй, дорогой!»
Во рту немного стало сухо,
Чуть по спине прошёл мороз,
И в тот же миг раздался глухо
Мой стон среди больших берёз.
Прощаясь в сумраке с крестами,
В тиши бродила тень моя,
А мама влажными глазами
Смотрела с грустью на меня
Но – поезд. Надо торопиться
И вот Тюмень, Казань, Москва.
С тех пор мне стали часто сниться
Мерцанье звёзд, берёз листва…
1982 г.
На старом кладбище
Заброшенная церковь. От кустов сирени
Застыли на стене расплывчатые тени.
Внутри оградок ржавых – упавшие кресты.
Едва я различаю в час ранней темноты
На пыльном камне надпись: Анненский-Стефанов.
Покинул мир… Прошёл уж век. Зубков. Русанов.
Петровский рядом. Вайнер. Все – Божии рабы.
Вокруг берёзы голой чугунные столбы,
На землю сбросив цепь, в крапиве покосились.
За ними три плиты кусками развалились.
В расщелинах широких чернеет мох сухой.
Иду по краю ямы. Дно устлано листвой.
Наверное, был склеп. Ещё одна могила.
Пред нею в лопухах скамья стоит уныло.
На столбиках лишайник нашёл себе приют.
Вдали бурьян высокий… Брожу в тоске. Но тут
Я вижу на плите красивые, живые
С большим венком цветы. (Сердца всё ж есть святые!)
Слегка прикрыли имя. Чуть-чуть сдвигаю их.
Читаю долго надпись. Уж в сумерках густых
С трудом сложил в слова: «Зарецкая Елена».
Скончалась в тридцать семь… «И ныне ты бесценна», –
Нагнувшись над плитою, с венка прочёл я вдруг,
Конец расправил ленты и дочитал: «Супруг».