***
Плывут на гребне ветреной волны
Снежинки и ложатся на ухабы
Сердец горячих наших, и во сны
Зовут из янтаря фонарной лампы…
Горы вершина режет вышину
И рвёт на части войлок тучи белой.
Не нужно слов. Обнимем тишину
И вспомним то, о чем душа болела.
Скрипела вагонетка. Вдалеке
Холмы на глади озера стояли
С резными теремами... Налегке
Мы шли пешком в те сказочные дали.
Закончилось сказанье прежних лет,
Но хорошо опять увидеть эти
На прошлое бросающие свет
Покои, в кои вхожи только дети…
Крик души
Забери меня, блаженный свет,
К рубежам просторного покроя
Из владений завтра, от сует
И скафандра падшего героя…
Вырви из кривых координат
Солнце, что запуталось в сосудах,
Чтобы я дождями выпал над
Родником, лежащим в изумрудах…
Отпусти меня в бескрайний мир, –
Тонкая кричит во мне натура, –
От сосущих солнце чёрных дыр
Жизни, где души ценнее шкура.
Депрессия
Скормлю-ка пару дней
Депрессии и ломке:
Пусть вдоволь наедятся
Чернилами теней,
И крошащейся кромкой
Картины декаданса.
Я должен понести
Заслуженную муку,
Читая «Зла цветы»,
Но где-нибудь к шести,
Прошу, подай мне в руку
Один стакан воды...
Я знаю, пустота,
Что за грехи отвечу,
Спустившись в ночи ил,
Где злая красота
Пила до капли свечи
И вила дым кадил.
Кошмара шестерни
Прокрутятся со скрипом,
Наступит тишина,
И радостные дни
Всплывут, подобно рыбам,
Со дна гнилого сна...
По большому счёту
Пустая жизнь равняется нулю,
А ноль подобен смерти. На петлю
Толкает он –
Мой сон…
В нём не имеют места чудеса,
Темнеют за решёткой небеса
И тяжек вдох,
Мой Бог…
Да, по большому счёту, я – никто,
Инкогнито, играющий в лото,
Но в целом тот,
Кто ждёт
Тоннеля, света, вечной тишины,
Луча, что губит сумерки вины…
Иду и жду
В бреду…
Я – буква цветы клюквы, суховей,
Я – стук сердечный в клетке из костей,
Строка (река)
Про облака…
Я человек, исчезнувший почти,
И потому хочу сказать: «Прости
За каждый миг,
Старик…».
Ангел мой
На просторах родной моей вотчины
Уложи меня пулею в грудь
Засыпать у дорожной обочины
Да искать к бесконечности путь.
Повидал я хоромы и паперти,
И теперь не страшит меня длань,
Что игральные кости на скатерти
Рассыпает. Обдумай и глянь:
За бетонными стенами, досками,
Арматурной и сетчатой тьмой
Обнищала крылами неброскими
Золотая душа, ангел мой…
Надо выгореть, надо помучиться,
Поскитаться, на поезд успеть,
Где красивою будет попутчица
И спокойною тётушка Смерть.
Надо бы изнемочь от усталости,
Очерстветь, словно хлеба ломоть,
И простить себе детские шалости,
И промолвить сердечно: «Господь…
Не хватает ни силы, ни воздуха,
Сердце вырви мне мягкой рукой,
И не надо ни крыльев, ни посоха.
Я устал, мне пора на покой».
Птичьими глазами
На ветках – деловитые грачи
На сказочных похожи персонажей:
Сполоснуты во мраке их плащи,
Пропитаны лоснящеюся сажей.
Урал, водохранилище – места,
Невспаханные зубьями прогресса…
Опять иду слоняться в никуда
Околицей оттаявшего леса.
Я остаюсь, Россия, не один
С поросшими черёмухой садами:
Друзья, что не дожили до седин,
Поблёскивают птичьими глазами.
Город
Этот город таким ещё не был,
Или, может, печали печать
На него наложила та небыль,
Что не может во мне замолчать?
Этот город бесплодных исканий
Прорастает в меня, как пучок
Планировок облупленных зданий,
Микросхем паутинных дорог.
В лабиринте коробок-хрущёвок
Или в друзе квартальных громад
Я из бархата крыльев огневок
Вышиваю на облако взгляд.
Где-то там, в турмалине заката,
Что в сундук уместился к мечтам,
Где оправдывать счастье не надо,
Я свои очертанья отдам.
Где-то там, за пределом границы,
Где не водится горя и бед,
Я увижу родимые лица,
Утекая в последний рассвет.
Сила речи
Не ищу я славы и богатства
Потому, что в Лету канет всё...
Мне бы для души голодной яства –
Кисть Рембрандта и перо Басё.
Грамоты, медали – карьеристам
А поэту – ангелов язык,
Строчек на снегу страницы чистом
И полетов по вселенным книг...
Речь поэта не впадает в русло
Мод или течений – всё равно,
А бродит, как знахарское сусло,
Образуя доброе вино...
Той же силой превращает кокон
В «Глаз павлиний» книжного червя,
И горит в дому в одном из окон
Лампочка, ночную тень кривя…
***
Не жертвы – милости просил
Всевидящий Отец,
Но люд его дитю вручил
Распятье и венец.
Сей довод явно не секрет,
Но повод для слезы
Для тех, кто вечностью согрет,
Взирая на часы...
Здесь достоверен только миг,
Несущий чистый слог,
Да пару пламенных гвоздик
Тому, кто лгать не смог.
Достойным – скорби антураж,
Проснувшимся – покой,
Поэту – острый карандаш
И дымку над рекой…
Над Смоленском
Закат позолотил бугры асфальта,
Редея в небе пасмурном и сиром,
Свечою тлея и спекаясь смальтой,
Поблёскивая в дождике пунктиром.
Светило захлебнулось перелеском,
Смарагдом, анемоной, сочной глиной,
И облака, сгрудившись над Смоленском,
Становятся былиной лебединой…
Среднеуральское
В окне осенний колорит:
Амфитеатром скал верхи…
Дождями лист последний сбит
С куста на поле у реки.
Едва заметно теремок
Дымок пускает из трубы.
И я уже почти что смог
Понять превратности судьбы.
Дремлю в качалке у костра –
Забытый, радостный, ничей.
Берёзы белая кора
Горит в груди из кирпичей…
Рекой разрезаны поля –
Господь не любит ровных черт.
Здесь дышит свежестью земля,
Художник плачет на мольберт.
Здесь в небо горбится Урал,
В хрусталь закаты льют кагор,
Стоит скала – мемориал,
И в соснах тонут зубья гор.
Смотрю вокруг я и молчу:
Холмы, халупы над рекой.
Придёт пора и друг свечу
За мой поставит упокой.
Стрижёт минуты сентября
Старинных ржавых стрелок бег,
И свечка, в церковке горя,
Идёт на нет, как человек.
***
Спасибо – говорю молчаньем Богу
За то, что коротаю понемногу
Снежинок хрустали, чаёк, себя,
Свечу и день, тетрадку теребя.
Спасибо за лексический глоссарий,
С которым я пишу, обычно, в паре
О том, что жизнь, как блик ручейный – миг:
Вчера младенец, а теперь старик….
Да, было дело, помню, кровь кипела,
Но отзвенело «кар» вороны белой,
Слетело облако с черёмухи легко
И на стекло озёрное легло.
Спасибо – говорю стихами Богу
За то, что коротаю понемногу
Я у поленниц
Короткий миг:
Вчера младенец,
Теперь старик...
***
Я обращаю взоры к Богу,
Но он чуть дальше от меня,
Чем в преисподнюю дорога
В лоскутьях алого огня.
Когда паденье неизбежно,
Прошу: «Десницу протяни
И уложи в страницы нежно
Бездарно прожитые дни».
Неуслышанному поэту
В зиме, просвеченной свечой,
Где снег, как пепел всех историй,
Познай безмолвие ещё:
Впади речным потоком в море.
Когда-нибудь твой труд прочтёт
Искусствовед, лингвист, филолог
И отнесёт его в народ
И на одну из книжных полок.
Хоть долог путь сей, как-нибудь
Услышат люди шёпот крови
Про нескончаемую суть
Души, что дышит в каждом слове.
***
Тепло, что исходит из сердца,
Оформлю в стихи – не в устав,
Как пламя в кирпич, чтоб согреться
Могли мы у печки, устав.
Поток внутривенный ускорен,
Включён проницательный взгляд:
Я вижу, где фон иллюзорен,
А где достоверен расклад.
Гуляю в неведомом русле
По жёлтым страницам былин
И слушаю древние гусли,
И звон керамических глин....
Я трогаю сферу искусства,
Мечтаю созвездия счесть,
Считаю, что главное чувство –
Любовь, а достоинство –честь.
***
Я прохожу насквозь квартал
От листьев до корней
Тех дней, где я мечтал, играл
В случайности верней...
Через мечты благую весть,
Сквозь молодости слог
В меня глядит значенье мест,
Где шёл по водам Бог.
Меня, Всевидящий, избавь
От всех незримых труб,
До дна сосущих жизни явь,
Дотла, до синих губ.
Я был к твоим посланьям глух
И к слепкам знаков слеп,
Но ощущал себя как дух,
Что заперт в тела склеп.
Звёздная пыль
Они встретились под сводами старой обсерватории, где воздух был пропитан запахом пыльных книг и далеких галактик. Он – художник, чьи полотна оживали под прикосновением кисти, но чьи глаза видели не цвета, а вибрации света. Она – музыкант, чьи мелодии сплетались из шепота ветра и пульсации звезд, но чьи пальцы касались клавиш, словно пытаясь уловить невидимые струны мироздания.
Их любовь была не из тех, что расцветают на земле, под солнцем и дождем. Она родилась в тишине, между вдохами, в мерцании глаз, отражающих бесконечность. Они говорили на языке, понятном лишь им двоим – языке образов, звуков и ощущений, которые не имели названия в обыденном мире.
Он рисовал ее портреты, но на холсте появлялись не черты лица, а созвездия, сплетающиеся в ее улыбке, и туманности, мерцающие в глубине ее взгляда. Она играла для него, и в ее музыке звучали отголоски космических симфоний, шелест черных дыр и тихий плач умирающих звезд.
Их мир был соткан из тончайших нитей, которые обычные люди не могли ни увидеть, ни почувствовать. Они были как два осколка одной древней звезды, случайно оказавшиеся на одной планете, но чьи траектории были предначертаны разными путями.
Однажды, когда луна была полной и серебрила крышу обсерватории, они сидели рядом, держась за руки. Его пальцы ощущали не тепло ее кожи, а легкое покалывание энергии, исходящей от нее, словно от далекого светила. Их сердца бились в унисон, но этот ритм был то слишком быстрым, то чересчур медленным, но всегда иным для земного существования.
"Мы как две кометы, что пролетают мимо друг друга в бездне," – прошептал он, его голос звучал как эхо далеких миров.
"Но даже мимолетное столкновение оставляет след, – ответила она, ее глаза сияли печальной мудростью. – След, который будет гореть вечно в наших сердцах."
Они знали, что их время на этой земле ограничено. Их души были слишком легкими и прозрачными для плотного мира. Они были как птицы, рожденные для полета в разреженном воздухе космоса, но вынужденные жить в густой атмосфере планеты.
Их расставание не было драмой, не было слезами. Это было тихое, неизбежное возвращение каждого к своей истинной природе. Он ушел рисовать новые галактики на холстах, которые никто не мог понять. Она ушла играть свои мелодии для звезд, которые слышали лишь ее.
Но иногда, в тихие ночи, когда небо усыпано бриллиантами звезд, можно услышать отголосок их любви. Это может быть легкий шепот ветра, несущий в себе оттенок неведомой мелодии, или внезапное мерцание далекой звезды, напоминающее о взгляде, полном вселенской нежности.
Они не были вместе в привычном понимании этого слова. Но их любовь, рожденная из звездной пыли и сотканная из невидимых нитей, навсегда осталась эхом в бесконечности, доказательством того, что истинная связь может существовать даже там, где нет места для обычных земных чувств. И это эхо, тихое и вечное, было их единственным, но самым глубоким смыслом.
Полнота пустоты
Профессор Элеон Торн, чье имя произносилось шёпотом в академических кругах с благоговением и легким страхом, сидел в своем кабинете, залитом мягким светом настольной лампы. Его пальцы, тонкие и нервные, перебирали старинные четки, каждый шарик которых, казалось, хранил в себе отголоски веков. Элеон был учёным, чьи мысли проникали в самые потаенные уголки человеческого бытия, но сегодня его гений казался ему лишь бледным отражением чего-то большего, чего-то неуловимого.
Его последняя книга "Симфония Молчания" вызвала бурю. Одни называли ее прорывом, другие – ересью. В ней Элеон утверждал, что истинное понимание мира лежит не в словах, а в паузах между ними, в тишине, которая окружает каждое явное. Он говорил о "Великом Невысказанном", о той первозданной пустоте, из которой рождается всё сущее и в которую всё возвращается.
Сегодня, однако, его собственные слова казались ему пустыми. Он смотрел на свои руки, на морщины, испещрившие их, как карта прожитых лет и невысказанных истин. Он был как художник, который создал шедевр, но теперь не мог увидеть его в полной мере, потому что сам стал частью холста.
Внезапно, его взгляд упал на старую фотографию на столе. На ней был он, молодой, полный огня, рядом с его первой любовью, Лилией. Ее глаза, смеющиеся и полные жизни, казалось, смотрели сквозь время. Лилия ушла много лет назад, оставив после себя лишь эхо смеха и аромат забытых цветов.
Элеон вспомнил их первый разговор, когда он, еще студент, пытался объяснить ей свою теорию о "смысле в бессмыслице". Лилия, тогда просто улыбнулась и сказала: "Элеон, иногда самый глубокий смысл кроется в том, что мы не можем объяснить. Как твоя любовь ко мне, например".
Он тогда не понял. Он искал логику, структуру, формулу. А она говорила о чувстве, о том, что нельзя измерить или доказать.
Сейчас, сидя в своей тишине, Элеон понял. Его "Симфония Молчания" была не о пустоте, а о полноте. О той полноте, которая рождается из принятия неопределенности, из любви, которая не требует объяснений, из жизни, которая не нуждается в оправданиях.
Он взял четки и сжал их в руке. Каждый шарик, гладкий и холодный, казался ему теперь не отголоском прошлого, а предвкушением будущего. Того, где он, возможно, наконец, сможет услышать не только эхо, но и саму музыку, звучащую в «Великом Невысказанном», в тишине, которая есть все.
Он поднял голову и посмотрел в окно. За ним простирался город, полный шума и суеты. Но для Элеона Торна, гениального философа современности, этот шум теперь казался лишь далеким шепотом, а истинная симфония звучала в его собственной, обретенной тишине. И в этой тишине, он наконец, почувствовал себя не одиноким, а частью чего-то бесконечно большого.
Родная земля или Фотоохота
Недаром я собрал котомку и приехал в заброшенную деревеньку. В избушке, которую я занял, жили когда-то мои прадед и прабабушка. Приличный теремок, словно из сказки. Хорошо раньше строили. Хворост для печи здесь есть всегда. Кругом ни души, покой и девственная природа. Вчера утром, проезжая на попутке ближайшую, ещё не до конца покинутую людьми глубинку, до которой отсюда километров двадцать, я был встречен криками петухов, расценив их гортанные надрывы как хороший знак. Мимо меня летели поля, перелески, деревянная церковь с поседевшей от старости кольчугой лемеха на куполах и редкие домишки с огородами и теплицами. Вдалеке виднелись затылки скал. Мне представлялись давно минувшие времена, былинные предания, улыбчивые лица крестьян, женщины в косынках, мужики в телогрейках, чаепитие у самовара и пар, вздымающийся из мантии горячей надломленной буханки домашнего хлеба, вынутого из печи. На ум приходили каша в чугунке, банька или какой-нибудь Емеля, вставший с печи, чтобы чаркой зачерпнуть водицы из кадки. По дороге я сделал пометку в блокноте, точнее, наблюдение следующего рода: «Сырой аромат деревни содержит прелую траву, старый улей, чернозём и подзол». Именно так пахнет Русью, подумал я в оный миг, вспоминая поэзию Пушкина. До жилища я добирался пешком в течении нескольких часов. Транспорт здесь не ходит. Отыскав дом, я расположился, пообедал на скорую руку, а после шатался весь день по округе, фотографировал местность и записывал интересные детали открывающихся мне пейзажей. Запечатлел двух косуль. Они здесь не редкость. Теперь у меня имеются несколько замечательных фотографий. Жаль, не успел заснять жаворонка и лисицу. Но ничего, фотоохота только началась. Когда багровый шар захлебнулся травой и утонул в полях, я возвратился домой, размотал ворох собранных по дороге сухих сучьев, отворил заслонку, кинул их в печь и поджёг. Дровишки разгорались и трещали, наполняя жилище сытным теплом. Долго я сидел и смотрел на пламя, а потом на тлеющие угли, напоминающие самоцветы, пока томная дремота наползала мне на глаза замысловатыми узорами полусна. После я лёг на привезенный с собой, разостланный на полу походный матрац и крепко уснул.
Первые лучи ещё не успели проклюнуться из-за горизонта, как я проснулся, полный сил, энергии и вдохновения. Я открыл консервную упаковку с гречкой и мясом и позавтракал, дополняя трапезу армейскими галетами. Насытившись, я взял с собой необходимое снаряжение, распахнул скрипучую деревянную дверь и вышел. Шагая легко, вдохами пробуя утреннюю свежесть, я смотрел на открывающуюся мне неподдельную красоту. В моей голове пробежала бродячая мысль о том, что здешний мир не любит суеты. Полынь, душица, пижма, ромашки, чертополох и другие травы и соцветия устилали окрестную землю. Зарница медленно начинала всплывать из-за молодых ростков полевых трав на косогоре, умытых росой. Она отчётливо отражалась в каждой капле влаги, призывая к пробуждению всё живое. Лёгкий туман, ползущий по отрогам и полям, сходил на нет.
Нынче лето какое-то особенное. Оно плавно летает здесь на шёлковых крыльях ласкового ветра. В детстве я бывал в этих краях. Помню, как подходил к вешней берёзке, надрезал кору у основания вдоль ствола, вставлял туда лучинку и оставлял под ней тару на ночь. Следующим утром я возвращался и смотрел на сосуд, полный берёзовым соком. Это для мамы – думал я, расправляя улыбку на мягком ветру…
Уральские хребты, увенчанные скалами, глухие деревеньки и оживающая от зимней спячки тайга... Здесь глубоко и хорошо дышится, а стихи о Родине и природе сами просятся на перо. Я был тут когда-то, и теперь, неспешно гуляя и взахлёб выбирая чистый воздух, вижу, что ничего не изменилось. Заповедные места время обходит стороной. Они настолько близки к вечности и к Богу, что ход минут здесь незаметен. Окидываю местность внимательным взглядом, нахожу удобное для привала место. Сажусь на выкорчеванное буреломом старое дерево, подсушенное робкими лучами полуденного солнца. Его страшные корни похожи на когти неведомой птицы, вцепившейся в камень. Позади меня холмы, передо мной маленькая родниковая речка, а за ней лес. Великолепный этюд. Сложенными в чашечку ладонями я зачерпываю воду, умываюсь и пью. Ещё раз делаю глоток, смакуя вкус настоящей ключевой воды. Его ни с чем не перепутать. Прозрачная речка журчит, поигрывает бликами и являет мне дно, равномерно покрытое разноцветной обкатанной галькой и крупнозернистым песком. Прислушиваюсь к птичьему хору. В хитросплетении мелодий повсеместного оживления слышу сойку, соловья, скворца и кукушку. Среди прочих улавливаю завораживающие звуки неизвестного мне пернатого певица. Слышу отдалённые постукивания, и на ум приходит образ дятла в чёрно-жёлтом фраке.
Теперь я полностью понимаю отшельников, уходящих в подобные места: в домишки, в землянки, даже в пещеры. Наверное, можно научиться жить без всяких современных благ: телефонов, машин, интернета. Эта земля даёт силы. Ощущается отсутствие тяжёлых излучений, импульсов и электромагнитных полей. Чувствуется свобода и подлинная чистота. А каково идти в лучах зорьки по дикой чаще, где утренняя сила гонит к восходу ключевые хрустали…На ум приходит «Калина» – герой романа Леонова «Русский лес». Он обитал в глухом лесу и хранил как зеницу ока родничок, дававший ему силы и долголетие.
Я бы остался здесь навсегда, но, увы... Город не отпустит меня. Он слишком глубоко врос в моё сердце друзой панельных громад, лабиринтом коробок-хрущёвок, микросхемой дворов и паутиной дорог. Но ничего... Сейчас я здесь, овеянный вздохами простора, крещенный десницами ветвей. Это драгоценный подарок от Бога, моя святая земля. Кругом всё гармонично и справедливо. Облака в синеве, столбовое дворянство чащи, исполинские пики елей - добрые кадры на память. Итак, город со всей его страшной и ровной симметрией строений покидает мою душу, тускнеет и исчезает. Я продолжаю любоваться картинами леса. Как хорошо быть здесь одному, думаю я. Как здорово, что люди сюда не приезжают. Как далеко цивилизация. Хорошо...Урбанизация и технический прогресс не вспашут зубьями экскаваторов милую землю. Щепа не брызнет под бензопилами лесорубов, и гнезда с птичьими семействами останутся целы. Никто их не осиротит. Машины не загрязнят свежий воздух и мусор не засорит хрустальные ветки родников. До первозданных имений Всевышнего не дотянется рука разорителя. Лишь бы не дотянулась. Боже, храни эту землю…
Итак, следующий день прошёл примерно также. К его концу я обратил внимание, что запасы еды на исходе. Посмотрел фотоснимки и обрадовался тому, как много собрал я памяти в картинках об этих местах. На них я запечатлел столько, что вполне хватит для альбома с названием «Родная земля». Что ж, пора собираться в обратный путь. Напоследок я набрал ключевой водицы в бутыль. Затем я отправился в избушку, прощаясь со здешними красотами. Вернувшись, я упаковал как следует котомку, простился с домом и отправился в путь. Три дня, проведённые в диком и тихом отдалении, надолго останутся в моём сердце пением птиц, журчанием и бликами родниковой речки, увиденными здесь зорями и закатами, и величавой тайгой, куда я не рисковал уходить глубоко, дабы не встретить рысь, медведя или волков. Несколько часов предстоит идти мне теперь до ближайшей поселковой дороги, где изредка проезжают машины. Но это к лучшему. Как превосходны в небе лоскутья облаков, сплетающиеся в причудливые формы. Они напоминают чьи-то лица. Наверное, это души людей, живших тут когда-то, но давно покинувших эту землю. Возможно, края здесь настолько прекрасные, что эти души смотрят на них с неба и оберегают их блаженный покой. До встречи, моя родная земля. Храни тебя Бог…