Ближе к дому
Соловей
Он сочинил любовь из пустяка
и в полумраке темно-синей гжели
вместил всю ночь на кончик языка,
по трём октавам выдувая трели.
Дыхание от низа живота.
Хотя — какой живот у божьей птахи?
Блаженная святая простота
не ведает ни ризы, ни рубахи.
Малюсенькая певчая душа
чужда корысти, похвалы и лести.
Возможно, только тем, кто без гроша,
дана свобода растворяться в песне.
Сомы
Озёра камышом окружены,
блестят, как свежевымытые стёкла,
а круглая печенинка луны
упала в воду и почти размокла.
Сомы таятся глубоко на дне,
друг друга тычут в бок сомовьим рылом,
губами шевелят в тревожном сне,
смакуя воду, сдобренную илом.
Не зная, что такое небеса,
они и думать не вольны об этом.
И только раз, когда сверкнёт блесна,
откроют рты и удивятся свету.
* * *
Сносят дом, где жил когда-то дед,
старый пьяница, философ и поэт,
дед давно уже на кладбище лесном —
тридцать лет пустует дряхлый дом.
Поначалу дом крепился и ворчал,
ждал хозяина, как доброго врача,
скрежетал гвоздями по ночам,
прикрываясь ветками берёз.
А потом ссутулился, зарос,
ставнями махнул, повесил нос,
не сдержал несущего бревна,
и, решив: теперь ему хана, —
стёкла выплакал из каждого окна.
Дом старался спать и просто быть.
А сегодня, приминая сныть,
уронив калитку и забор,
экскаватор въехал через двор,
замахнулся медленно ковшом —
дом вздохнул: всё будет хорошо...
Мартовское
Урок труда. Я из цветной бумаги
на праздник маме мастерю открытку.
Любовь скрепляя силикатным клеем,
по лепестку слагаю маргаритку.
Нас целый класс — притихшие салаги.
Заветная весна в оконной раме.
Стараемся вовсю, пыхтим, взрослеем.
И замирают ангелы над нами.
Дорога домой
Чем ближе к дому — выше горы,
и просек белые проборы,
и сосен стройные стволы
на нет горизонталь свели
восточно-русского простора.
Чем выше горы — ближе к дому.
В снегах рассыпаны по склону
домишки, в шапках набекрень,
в шеренги встали вдоль перрона
в параде сёл и деревень.
Сойдешь на станции знакомой
один к вокзалу на двоих:
морозный ветер бьёт под дых,
и воздух пахнет по-другому.
…А поезд дальше — тых-тых-тых.
* * *
Стучит настойчиво веретено,
морзянкой отбивая сон,
потом стрекочут суетливо спицы:
растёт носок, мохнато-шерстяной,
торопится переродиться.
Когда-то был он бабушкиным псом.
Служил исправно, охраняя дом,
и зубы скалил на прохожих.
Теперь придётся жить носком
в немом пространстве сапога,
клубком лежать в прихожей
и гавкать тихо на кота,
хоть иногда.
* * *
Витаю в облаках, мечтах, стихах:
забуду ключ, проеду остановку,
тарелку разобью и впопыхах
пустую запущу микроволновку.
Советуют: смените обстановку.
Но в турагентстве грежу наяву:
в свой город покупаю я путёвку,
забыв, что в нём давно уже живу.
* * *
Парадных улиц яркий свет,
как шумный бал, меня тревожит.
Все города, увы, похожи:
и моды пёстрый винегрет,
и напускной кураж прохожих,
и неуёмный позитив,
на мир смотрящих в объектив.
А мне, Онегин, пышность эта,
от галерей до мавзолея,
уже порядком надоела,
как слишком сладкая конфета.
Когда становишься взрослее,
всё ниже носишь каблуки,
мужским желаньям вопреки.
И тянет в зданиях бродить
заброшенных, где залы голы,
где крысы рыскают по полу,
где опасаешься ступить,
но ищешь прочную опору
или связующую нить.
И с прошлым можно говорить.
* * *
Вдали от громогласья людных городов
я штопаю изношенную душу.
Сменю фамилию — пусть будет "Иванов".
Чем дальше в лес, тем менее я трушу.
Здесь тишина даёт отчётливый ответ.
Ты знал об этом, Гамлет, друг мой давний?
И распрямляется Уральский мой хребет,
и руки сами собирают камни.
* * *
Снять шапку, расстегнуть пальто,
подставить солнцу белый лоб
и долгожданное тепло
вдыхать до умопомраченья,
прищурившись от удивленья:
Весна идёт? Весна идёт!
Последний морщится сугроб,
нелепо требуя прощенья,
что задержался в предвесеннем,
и стать водой не может лёд
в одно чудесное мгновенье.
Весна идёт? Весна идёт!
Идёт, бежит, сметает влёт
одежду, грусть и сожаленья.
Весна идёт! Весна идёт!
Не останавливай движенье!
Детская сказка
Ты ждёшь,
что хлынет дождь клубничный,
и крёстная, надев свои очки,
вдруг разглядит, кому предназначались
из хрусталя в серванте башмачки.
Ты понимаешь:
принц — один — на царство,
колдуньи злы и хитроумен бес.
А лес кругом заснеженно-январский,
и в рот снежинки падают с небес.
Ты веришь,
но скорее по привычке,
к которой с детства тайно причащëн.
Глядишь на дождь: нет, не идёт клубничный.
Быть может завтра? Ждём пока ещё.
Вопрос
— Как выглядят беременные птицы? —
спросила первоклашка-ученица.
— Клюют букашек, верно, за двоих?
Щебечут веселее остальных?
Прилечь им разрешают облака,
когда устанут? — ... Я не знаю, как!
Она сама придумала ответ —
так в восемь лет рождается поэт!
Дачное
Когда июль на самом пике
в неистово-зеленом кураже
выводит строки смелые к меже,
рифмуя кориандр с базиликом
в творительном салатном падеже,
бессмысленны все мысли о великом —
великое свершается уже.
Советский юг
Советский юг: Анапа? Геленджик?
Полдетства грезишь пёрышком павлина,
как у хозяйки, большеглазо-длинным,
запрятанным в сервантовый тайник.
От слив незрелых — ватою язык,
а шелковица то же, что малина.
Советский юг: Анапа? Геленджик?
Полдетства грезишь пёрышком павлина.
Тропинкой парка — вместо напрямик,
скрываясь под зеленым балдахином.
Там с веером гуляет Мнемозина,
и до сих пор моё перо лежит...
Советский юг: Анапа, Геленджик.